Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

Горячий борщ, цвета сахарной свёклы, приправленный сметаной и свежим укропом, — любимчик зажмурил глаза от удовольствия.

— Обалдеть, — кратко выразил он эмоции, подхватывая ложкой кусок говяжьей грудинки.

— Пампушку бери, — вздохнула гостья и поправила блузку на выпяченном животе. Она присела на кухонный диванчик и не отрывала теперь влюблённых тёплых глаз от своего подопечного. — Алька, — она улыбалась, растягивая слова, — ты за коммуналку платил? За телефон?

— Да, — бросил Алька и зачерпнул ложкой рубиновой жидкости с укропом.

— Я волнуюсь. Ты учёбу-то не бросай из-за материальных проблем. Обещай! — настаивает она.

— Да… Отец обещал помочь, и я сам, мне же на кафедре платят.

— Понятно, почему холодильник пустой! Понятно, кто вчера все котлеты сожрал! — выпалила гостья. — Уже помог. Я тебе рыбки в томате привезла. Его не корми, буйвола, пусть дома питается!

Мысль о том, что Кисель поглотил все десять котлет, её кулинарный шедевр в посыпке из смеси белых сухарей, индийской куркумы и сушёного базилика, превратила добросердечную гостью в шикарную ведьму, героиню зла.

— Тётя Алла, простите. — Разглядывая её сжатые в нить губы и сверкающие глаза, Алька улыбнулся про себя. — Отец вчера сразу после работы заглянул, голодный был очень, не мог же я ему отказать.

— Мог! — выпалила Алла и сжала кулаки. — Надо было спросить, как ребёнок папу: «Папуля, я голодный, ты покормишь меня?»

Алька подавился борщом и смехом — так искренне прозвучал её голос. Маминой подруге следовало бы стать актрисой, а не инженером-математиком, тем более бухгалтером. Сколько эмоций и темперамента! Потрясающая способность перевоплощаться!

— К чести обвиняемого замечу, — развеселился Алька, — он вас любит и даже в былые времена оказывал вам знаки внимания.

Прирождённая актриса оставила роль «голодного ребёнка», когда встретилась взглядом с любимчиком. От созерцания собственного отражения в его зрачках у неё сердце забилось чаще.

— Алька, отчего у тебя такой недетский взгляд? До костей пробирает.

— Алла Николаевна, дык совершеннолетние мы… — всё ещё весело отозвался профессорский внук, приглушая свет в своих глазах.

— Это по паспорту, — вздохнула гостья. — А так — дитёнок… — Прирождённая актриса запихнула в рот кусок хлеба, который с юности почти не ела, проглотила сладковатый ржаной комочек и открыла новую тему разговора: — Ну да ладно. Кончится сессия, чем займёшься?

— Я в трудовой отряд записался. После практики на Витебщину поедем, наверное. Можно заработать немного. — Алька вздохнул. Тема распекания его отца исчерпала себя, и борщ в тарелке тоже исчерпался.

— На Витебщину? — переспросила Алла Николаевна и подняла откорректированные брови, по-кукольному захлопав своими густыми, похожими на крылья бабочки ресницами. — Мы тоже с твоей мамой туда ездили. Вспоминать неохота: работа тяжёлая, жильё поганое, заплатили копейки. А главное — скука смертная. Мы с Леркой на вырученные деньги ниток накупили для вязания, — улыбка окрасила губы вчерашней студентки, — и пустились во все тяжкие. В итоге у меня свитерок получился, очень модный, а Леркин продукт Катерина Аркадьевна распустила и новый, кардиганчик такой миленький, связала. Аличек, я хочу забрать его, мне он как раз по размеру, — вспомнив, решили она. — Мама твоя тогда упитанная была, сбитыш такой. Вот и я её догнала…

— Конечно, — со смущением произнёс профессорский внук. — Могли бы и не спрашивать. Я же говорил, забирайте всё.

Алла Николаевна погладила его по плечу и убежала в Леркину спальню, чтобы спрятаться в воспоминаниях от накатившей волны страдания. Смерть любимой подруги вытрясла из неё душу, иссушила, и теперь, цепляясь за воспоминания, душа возвращалась. На работу Алла Николаевна больше не вышла, её воротило теперь и от общественной жизни, и от налоговой и министерства труда. Даже при одной мысли о новой проверке токсикоз начинал скрести горло. Она свято уверовала, что место женщины — её дом, а не кожаное кресло офиса. И вот в доме Задорожных водворился идеальный порядок такой мощи, что и подъезду, и ЖЭСу доля перепала. Детскую площадку привели в божеский вид после нескольких звонков и одного письма куда следует. Подъезд она превратила в оранжерею с элементами музейного декора и по ходу объявила войну собачникам: собаки без намордников и хозяева без маленьких прогулочных лопаток теперь тихонько вымирали.

Беременная Алла брала реванш у жизни за годы простоя матери и жены в себе и, кажется, выигрывала вопреки медицинским работникам, рвущимся выискать у «возрастной» матери хоть какой-нибудь изъян.

— Алька, я забыла спросить, а как дела-то у папы? — спросила она, хлюпая распухшим носом, когда любимец заглянул в спальню.

Профессорский внук молчал. Он разглядывал Аллу Николаевну, одетую в мамин розовый кардиган, который обнимает её располневшую в талии фигуру. «Зачем она опять об отце?» — насторожился он и ответил сдержанным голосом:

— Говорит, на работе тяжело, до ночи сидит, поручениями завален.

— Старая песня, — усмехнулась гостья. — Все чиновники стонут от перегрузок, это их кредо. А попробуй сдвинь! Никто ещё по своей воле кресло не освободил. Можешь поверить, я с ними пуд соли съела. Есть, конечно, трудовые лошадки, на них и ездят. Остальные днями напролёт с одним письмом ходят по кабинетам, дверями хлопают. Твой отец уж точно не из лошадок. Ты, слава богу, в деда пошёл. Вот где вожак!

— Ох, не жалуете вы, тёть Алла, моего родителя, — с улыбкой сказал профессорский внук. — Уже второй раз он вам не угодил, и это за полчаса.

— Да он на всю жизнь мне не угодил! — вспыхнула Алла и присела на краешек карамельной кровати. Она смотрела на Альку, но взгляд её был устремлён в прошлое. — Я маму твою отговаривала за него выходить, ты должен знать почему. Она не рассказывала?

— Нет, — прошептал профессорский внук и расположился на стуле, который ещё со времён его бабушки стоял напротив кровати. Когда его отец был членом семьи Дятловских, на этот стул он сваливал одежду, а носки всегда валялись на полу под или рядом с этим стулом.

Итак, наследник Дятловских целиком обратился во внимание, даже лоб нахмурил, ведь от матери он получал только старательно отредактированную информацию о своей семье. Например, о том, что до встречи с бабушкой его родной дед состоял в браке с другой женщиной, он узнал, однажды погрузившись в сплетни кафедры. Тогда профессорский внук потерял землю под ногами и еле приволочился домой. Он впервые в жизни нахамил матери, после чего она не спала и плакала. Наследник известной фамилии требовал объяснений, но мама не произнесла ни слова, только, растирая глаза, просила его «остановиться». Сейчас он раскаивался и даже просил прощения над свежим холмом. Тогда, всего-то полтора года назад, можно было просто сесть рядом, посмотреть ей в глаза и расспросить обо всём.

— Так вот, — сказала Алла Николаевна, — упрямая она была, слон не сдвинет. Родители не справлялись. В кого такая? Ну да ладно. Как всё было. Я с Костей познакомилась в деканате, так забавно, и влюбилась тут же, но не растерялась, не покраснела, а твоя родительница в ступор ушла, ей тоже Костя понравился. Он такой симпатичный был, видный, плотненький. — Глаза у Аллы Николаевны заблестели, лицо посветлело. — И мы встречаться начали. Бог мой, второй курс, а он на четвёртом. Ну и закрутило нас. Дело к свадьбе. Костины родители сдались, он единственный у них был, поэтому присматривались ко мне с лупой, но приняли, не с распростёртыми объятиями, но приняли. А своих я перед фактом поставила, у меня с родителями отношения были без нежностей и антимоний, ты в курсе. Главное, Дятловские, перед ними я робела, когда Костю представляла. И знаешь, они так по-родственному, с душой, как будто настоящего зятя привечали. Костя их сразу полюбил, как родных. Вот так и началось. А Лерка-то смысл жизни терять стала, ногти грызть, зрение у неё упало тогда. Мы понять не могли, но я в глубине души догадывалась, что тоска её скрутила, замуж хотела. — Алла Николаевна стрельнула глазами в Альку. — А тут — раз, как в цирке, — воскликнула рассказчица, — Славик Кисель нарисовался! Да не просто, а с намерениями! Он на другом потоке учился. Пулей за него выскочила. В койку к нему, прости, скажу грубо, сразу прыгнула, чтобы родители не встряли. Не разобралась, даже не попыталась, что он за человек. Ой, бабуля твоя, Катерина Аркадьевна, царствие ей небесное, сколько переплакала на моём плече. «Дитя топится», — вот такие её слова.